Одиссей покидает Итаку - Страница 1

К оглавлению

1

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Книга первая. Гамбит бубновой дамы

Я буду писать историю людей более свободных, чем государственные люди, историю людей, живущих в самых выгодных условиях жизни для борьбы и выбора между добром и злом; людей, изведавших все стороны человеческих мыслей, чувств и желаний; людей — таких же, как мы, могущих выбирать между рабством и свободой, между образованием и невежеством, между славой и неизвестностью, между властью и ничтожеством, между любовью и ненавистью, людей свободных от бедности, от невежества и независимых.

Л. Н. Толстой

Пролог. На далеком берегу

О да, мы из расы

Завоевателей древних,

Которым вечно скитаться,

Срываться с высоких башен,

Тонуть в седых океанах

И буйной кровью своею

Поить ненасытных пьяниц —

Железо, сталь и свинец.

Н. Гумилев

В пространстве все происходит беззвучно. Соприкасаются ли кристаллики льда в хвосте кометы или взрывается звезда. Вполне возможно, что и в этом выражается рациональность природы, ее нежелание тратиться на ненужные эффекты там, где их некому оценить. И действительно — кто мог бы наблюдать, как в одном из секторов Дальнего Космоса, бог знает в скольких сотнях или тысячах парсек от обжитых и освоенных мест, вдруг материализовался подпространственный звездный крейсер типа «Кондотьер-VII» — огромный, зеркально-блестящий, полыхающий фиолетовыми импульсами генераторов, — появился в реальном пространстве, гася околосветовую скорость до планетарной, и начал вдруг изгибаться по всем осям, деформироваться и искажаться, как искажаются очертания дальних предметов в жарком мареве пустыни.

Затем — через миг непредставимо короткий (или настолько же длинный — на границе подпространственных туннелей время теряет размерность и знак) крейсер исчез, растаял, растворился, после него осталось только невообразимой яркости бесшумное лиловое пламя. А потом — совсем уже ничего.


…Три человека в штурманской рубке крейсера — путевая вахта — вдруг ощутили легкую дрожь палубы. Дрожь мелкую, едва уловимую, возникшую где-то далеко в корме, но от которой внезапно и остро заныли зубы. Штурман вскинул голову на приборы, но не успел ничего увидеть и оценить. Потому что второй, теперь уже катастрофически мощной, ударной волной корабль скрутило судорогой деформации, разрывая уши пронзительным до тошноты скрежетом рвущегося металла и грохотом ломающегося пластика.

И все!

Люди так и не успели ничего понять и почувствовать. Катастрофы в космосе если происходят, то происходят быстро.

Среагировали автоматы. Совсем ненамного, на тысячную долю секунды опередив ту вспышку, что превратила в плазму огромный, по человеческим меркам, корабль. Ходовая рубка, вынесенная на восемьсот метров вперед от главного ствола и на три километра от маршевых генераторов, имела автономный псевдомозг, и сигнал крайней опасности поступил в него прежде, чем испарились волноводы.

Закрученные в тугие силовые коконы спасательных капсул тела трех космонавтов отделились от крейсера, уже начавшего превращаться в излучение, и, изолированные от времени и пространства, полностью подчинились всему, что предусматривала включившаяся аварийная программа. Остальные двадцать два члена экипажа разделили судьбу своего корабля.

…Спасательные средства — вещь, безусловно, полезная. Беда лишь в том, что иногда они вместо смерти легкой и незаметной предлагают конец долгий и мучительный. Как в свое время, например, надувной жилет в полярных водах. Через триста лет в этом смысле мало что изменилось. Хотя виноваты, конечно, не сами средства, а всегда и только — не соответствующие средствам обстоятельства.


Три человека стояли на пологой, уходящей вдаль и вниз равнине. У дальнего горизонта стеной чернел лес, будто размашисто нарисованный тушью по серой бумаге, ближе по склону беспорядочно росли одинокие неохватные сосны, с низкого рыхлого неба бесшумно падал медленный снег, задергивая сумрачный пейзаж прозрачной, колеблющейся завесой. Трудно представить и еще труднее передать ощущения людей, только что, сию минуту сидевших в удобных креслах, в уютной и привычной тишине ходовой рубки могучего звездолета, не успевших ничего подумать, осознать, просто испугаться, наконец, — и вдруг выброшенных на унылую серую равнину, где косо летит пушистый снег, мертво шуршит промерзшая трава на голых подветренных склонах и вместо теплого ароматизированного воздуха из климатизаторов легкие обжигает сухой морозный ветер.

Возможно, это похоже на то, что может чувствовать человек, вдруг выпавший холодной ночью за борт круизного лайнера и еще не успевший поверить, что все кончено, что в ночи, сияющая огнями, тает и исчезает твоя жизнь, твоя судьба… Ведь все случилось так быстро, так внезапно, что кажется — это не всерьез, это так только… Одно усилие воли, сильное-сильное желание, и все можно вернуть, сделать, как было…

Но это только иллюзия, последняя и недолгая. За ней — пронзительная ясность, отчаяние и — конец. Причем на твердой земле этот процесс продолжается дольше и мучительнее, чем в море.


…Три человека стояли посреди снежной равнины: двое мужчин — штурман и кибернетик, и женщина — экзобиолог. Нормальная ходовая вахта, только женщина была здесь лишняя. Ей полагалось спать в своей каюте, как и всему остальному экипажу, а она вместо этого в свободное время стажировалась в космогации. Как оказалось, для того лишь, чтобы в последние часы случайно продлившейся жизни увидеть наяву пейзаж, который свел бы с ума всех экзобиологов системы во главе с их могучим мэтром, академиком Арпадом Харгитаи.

1